Мы встретились с художественным руководителем и главным дирижером Московского государственного академического симфонического оркестра Павлом Коганом сразу после его возвращения в Россию. Его коллектив сейчас – активный игрок на столичном концертном поле, принимающий участие в различных акциях и работающий со всеми известными солистами и дирижерами.

Свое отношение к положению артистов в эпоху пандемии, к онлайн-концертам и семейным ценностям Павел Коган (ПК) высказал в беседе с Евгенией Кривицкой (ЕК) и Ириной Шымчак (ИШ).

ЕК Павел Леонидович, сейчас концертная жизнь в столице проходит в стесненных обстоятельствах. Это влияет на ваши дальнейшие планы и программы?

ПК Конечно, нам же к резко сократили  оркестр: мы не можем выпускать на сцену более 70 человек. А у нас в штате 100 человек, и это не мертвые души – они все нужны для тех или иных произведений. Хорошо, что в афише последнего концерт а в Большом зале консерватории – увертюра к «Оберону» Вебера, Концерт Грига и крайне редко  исполняемая симфония Рихарда Штрауса. Состав везде парный, так что мы укладываемся. А вот следующие программы придется менять: там планировались «Альпийская симфония» Штрауса, целиком музыка балета «Дафнис и Хлоя» Равеля с хором – тут уже нужен полный оркестр. В этом сезоне полетела Девятая симфония Малера, в конце прошлого – Восьмая симфония Шостаковича, Пятая Малера…

ЕК Тем не менее, в Москве и Петербурге пока концерты идут, а есть регионы, где вообще ничего не открылось.

ПК По своей природе я максималист. Думаю, что многие со мной не согласятся, но я считаю, что нужно было тотально все закрыть на три недели, а после открыть полностью. Это мнение и многих специалистов-профессионалов.

ИШ Вы все это время были в Вильнюсе, в Литве. Какова там ситуация?

ПК Сейчас там все концерты запрещены, и это правильно: черное работает лучше, чем серое. До введения карантина оркестры работали в полном составе, театры – также. Сколько времени может просуществовать филармония, театр при допуске зрителей в количестве 100–150 человек? Легче играть в вообще пустом зале, чем когда сидит 100 человек в зале на 1600 мест. В докивдное время, если у нас оставалось вдруг не продано несколько десятков билетов – это уже был повод для какой-то разборки. Бывает, конечно, что абонементный концерт, куда люди заранее покупали  абонементы и что-то у них в последний момент изменилось. Тогда остаются отдельные пустые кресла, хотя формально аншлаг. Но в принципе для нас нормой была почти 100 процентная продажа, а сейчас вот такая грустная картина. Этот сезон загублен, и нет уверенности, что будет улучшение к осени.

ЕК Нам ведь предлагается новый уклад жизни, к нему надо пристраиваться.

ПК Все зависит от твердости убеждений. Сейчас все вывернуто наизнанку. Нужно сажать по одному музыканту за пульт, и библиотекари оркестров специально готовят партии с переворотами нот в разных местах, чтобы музыканты не бросали играть все одновременно, и можно было рассадить их на полтора метра. Представьте, к вам приходят делать ремонт и говорят: надо покрасить первый раз, потом подождать, чтобы высохло, затем – нанести второй слой краски. Это технология. А если повторно  красить сразу, то тогда пойдут пузыри и все такое. И у нас есть своя технология, а теперь нам предлагают ее нарушить. Не понимаю, почему принимаются такие решения в отношении исполнительского процесса. Если метро работает, фабрики, заводы продолжают массовое производство, почему на сцене нельзя посадить полный оркестр с традиционной рассадкой.

ЕК Получается, что культура оказалась как бы не важной, а духовная пища – вторичной.

ПК  Мы такие же работяги, как и строители, рабочие. Нам нужно также дать возможность продолжать работать. Кроме того, я ощущаю, что учреждения культуры пытаются переориентировать в сторону администрирования, отдельные директора пытаются изгоняеть творческий дух, все обюрократить, упорядочить. Я возглавляю оркестр почти 32 года, и вижу отчетливо эти тенденции.

ИШ Как вы относитесь к формату онлайн-концертов без зрителей?

ПК Это то же самое, как если взять вещь из натурального материала, из кожи – это концерт с публикой, с дыханием и пластмассу. Внешне все будет то же самое, но пластик – есть пластик. Единственно, что подстёгивает артиста – это публика, выход к ней вызывает волнение, выброс адреналина. Возникает вольтова дуга, мостик между сценой и залом, поэтому так ценятся live-записи, где ощущается дыхание зала. Мне кажется, что сегодня производить в массовом количестве онлайн-трансляции без слушателей не имеет смысла. Зачем? Есть изумительные записи с живых концертов, которые в этот период можно просто пускать – из ведущих театров мира, лучших оркестров с потрясающими солистами. Накоплен богатый фонд, мы живем сейчас в открытом мире, имеем возможность что-то покупать или обмениваться.

ЕК Вся эта ситуация с сокращением публики вынуждает даже проводить по два концерта подряд, чтобы все, кто купил раньше балеты, смог попасть. Вы способны на такой подвиг?

ПК Я не могу себе представить великих мастеров прошлого, которые смогли бы выйти два раза на сцену и сыграть подряд одну и ту же программу. Потому что выплеск эмоциональный, психический был на таком уровне, что «батареи» полностью разряжались, и требовалось время на подзарядку. Для меня это тоже эмоционально тяжело. Ну, если это какой-то единичный, судьбоносный случай, то может быть я смогу настроиться и выложиться дважды. Но ставить это на поток – не буду.

ИШ Ростропович кажется дважды играл Концерт Хачатуряна…

ПК Расскажу случай из своей молодости: однажды Слава Ростропович вернулся  с гастролей по Израилю, рассказывал, как его там чудесно принимали и что ему приходилось иногда несколько раз в день выступать. Я спросил его, не тяжело ли было, на что он отмахнулся и ответил: «Слушай, шел и говорил себе: Иду на киносеанс».

Для меня существуют определенные идеалы, я всегда вставлю в пример концерт, описанный очевидцами, где Берлиоз дирижировал своими произведениями. Потом поклонники искали автора, чтобы поздравить его, и нашли в итоге где-то за сценой, обессиленным и лежащим на литаврах. На расспросы он ответил так: «Для меня каждый концерт как последний в жизни». Слова великого артиста. Пример, достойнейший для следования, а иначе это превращается в ремесло. В этом, наверное, ничего плохого нет, напротив, говорят же: «Он – фантастический ремесленник». Мастеровитость  заслуживает огромного уважения. Но кто-то из великих артистов сказал: можно научить 95 процентам профессиональных навыков, но оставшиеся пять – это и есть талант от Бога, ему научить нельзя. А они решают все.

ИШ На днях исполнилось 155 лет со дня рождения Сибелиуса. И формальным поводом для нашей встречи стала знаменательная для вас дата: 50 лет назад вы победили в знаменитом Международном конкурсе скрипачей имени Сибелиуса в Хельсинки, заняв 1 место.

ПК Да, Сибелиус родился 8 декабря. Первый конкурс Сибелиуса произошел в 1965 году, как раз в честь его столетия. Первую премию тогда получил Олег Каган, которого уже нет с нами, к сожалению. Я участвовал во втором, в 1970 году, мне тогда было 18 лет.

ИШ Интересно, что, когда финская газета выбирала лучшего победителя конкурса за все годы его существования, то назвали ваше имя, хотя вы к тому времени были известным дирижером, а не скрипачом.

ПК Это крупнейшая финская газета «Хельсингин Саномат». Десять лет назад они устроили общественный конкурс. Взяли всю ретроспективу с 1965 года и запустили в эфир концерт Сибелиуса, без указания имен исполнителей. Голосовали все, и профессионалы, и любители. Выбрали меня.

ЕК Я вспоминаю пресс-конференцию дирижера Геннадия Рождественского, где он сказал, что «когда в XX веке с нами были Шнитке, еще раньше – Прокофьев, Шостакович, то мы сразу чувствовали, что это – великие, гениальные люди. Не надо было ждать, пока они умрут, чтобы это понять. А сейчас я никого не вижу равной величины и дело не в том, что мы – современники». Как вы считаете, он прав был?

ПК Он имел полное право так сказать, потому что он – представитель времени, когда действительно жили и творили гениальные личности не только в стране, не только в Советском Союзе, а во всем мире. Ну, возьмите Рихарда Штрауса и возьмите сегодня живущего композитора, любого в мире и сравните масштаб личности.

ЕК То есть это такое наше упадочное время?

ИШ «Конец эпохи композиторов»…

ПК Слушайте, мы все знаем, что была эпоха Возрождения, которая дала россыпь бриллиантов. Но бывает и эпоха вырождения тоже. Опять-таки, надо испытывать определенного рода оптимизм, потому что ничто не вечно. Человеческая жизнь сиюминутна, и мерять в историческом плане по жизни поколения человеческого – невозможно. Пройдет время, и природа родит действительно гениальных людей. Я всегда вспоминаю, что мы жили в какое-то время определенных ценностей и моральных рамок. Умер Шостакович. Когда мы произносим это имя – сила поднимает со стула встать. Некролог был от имени партии и правительства. Как Шостаковича тогда представили? Ушел из жизни «крупнейший советский композитор». Крупнейший. Сейчас кого-нибудь назовешь, извините, «крупнейшим исполнителем» из звезд сегодняшнего дня, тебя не поймут. На тебя не просто обидятся, а ты станешь нерукопожатым, потому что сегодня все – гениальные, великие, все – мегазвезды. Cкажешь – знаете, замечательный исполнитель. Замечательный – это оскорбление. А Шостакович был лишь «крупнейшим», он большего не заслужил тогда.

ИШ А вы лично с Шостаковичем общались?

ПК Да. Когда я приехал с конкурса, мальчишкой, повторюсь, мне было 18 лет, я был студентом второго курса консерватории. А жил я, где живу и сейчас, в Брюсовом переулке (это была улица Неждановой) в консерваторском доме, прямо дом в дом с композиторским, где обитали Шостакович, Хачатурян, Кабалевский. Как-то раз, выйдя из подъезда и подойдя к автомобилю, я заметил Шостаковича с палочкой, который стоял внизу в нескольких десятках метров от меня. Краем глаза вижу, что Шостакович так тихонечко-тихонечко поднимается наверх. Я стоял у автомобиля и не понимал, даже не следил за его действиями, пока не сообразил, что он направляется ко мне. Он подошел и сказал: «Вы знаете, у меня к вам большая просьба. Не откажите мне, пожалуйста, в любезности. Будет мой авторский концерт в Риге, дирижировать будет Максим, пожалуйста, не откажите мне в любезности сыграть мой Первый концерт». Честь невероятная! Ну, я поехал тогда в Ригу, и с Максимом Шостаковичем мы выступили совместно в авторском концерте Шостаковича. Выступили, и я об этом забыл. Через какое-то время Шостакович  вновь при встрече сказал: «Большое вам спасибо! Я вам очень благодарен!». Понимаете, это сейчас звучит неправдоподобно, как будто человек взял и придумал историю. Но вот такое было время. И вот великие в моем понимании могут и должны быть только такими. Это и есть величие. И для сравнения. Несколько лет назад я встречаю одного очень известного ныне артиста. «Привет-привет, как дела? Как живешь?». «Хорошо. Ой, только что вот концерт сыграл», – говорит мой собеседник. «Ну, как прошло?» «Ты знаешь, гениально!..» Это сегодняшнее время. Вот вам два противоположных примера.

ЕК Вы же были знакомы со многими легендарными артистами прошлого века?

ПК Я сейчас по настоянию ректора Московской консерватории Александра Соколова пишу книгу воспоминаний, и там есть раздел, посвященный встречам с великими личностями. Мне невероятно в этом повезло. Назову, к примеру, имя Марка Шагала, который приходил на мои концерты, у меня от него есть фотография с автографом, и рисунки. Такие вещи невозможно забыть. Во время пандемии, когда все концерты отменились, образовалось время заняться мемуарами, и, надеюсь, вы скоро их прочтете.

ЕК В период паузы не возникло желание заняться преподаванием, вернуться в консерваторию?

ПК В моей трудовой книжке есть всего две записи: первая сделана тогда, когда я мальчишкой был приглашен на работу в Московскую консерваторию. Мне было двадцать четыре года. А потом я ушел в оркестр, появилось новое дело, я горел энтузиазмом, хотелось многое воплотить из задуманного и полностью сосредоточиться на этом.

ИШ 5 лет назад, когда мы в первый раз беседовали, я задала вам вопрос про духовиков, потому что в любом оркестре, как правило, проблемная зона – группа духовых. Вы тогда ответили, что у вас нет такой проблемы, потому что «у нас такая атмосфера – мы не воспитываем, мы просто вместе работаем». И тут недавно узнаю, что гобоист вашего оркестра, Эмиль Мирославский, получает Первую премию на Всероссийском музыкальном конкурсе. Случайность? Или закономерность?

ПК Мы скрупулезно делаем свое дело. Стараюсь следить, чтобы максимально направить в видимое мной русло. Для всего нужна атмосфера, для всего нужна почва. И надо, чтобы атмосфера эта не становилась иной, не ухудшалась, чтобы вопросы администрирования, о которых я уже говорил, не возобладали над вопросами творчества. Надо разговаривать по этому поводу с руководством, с Министерством культуры, и вообще это должно быть аксиомой, что моменты творчества не должны уходить на второй план.

ЕК А вы планируете как-то с новым министром культуры увидеться?

ПК Меня с Ольгой Борисовной разлучил коронавирус. Она вступила в должность в январе, началась пандемия, поэтому я с ней не успел познакомиться, но, конечно же, хочу это сделать как можно быстрее. Это не просто мое желание, у меня есть определенного рода необходимость с ней встретиться и обсудить важные профессиональные вопросы.

ЕК Некоторых дирижеров в пандемию я спрашивала, изучали ли новые партитуры, а они мне отвечали: «Да ты что! Пока не будет выхода к оркестру, я даже ноты не открываю». А что бы ответили вы?

ПК Не могу никого осуждать. Артисты тоже разные, не все готовы работать «в стол». Вот композиторы – да. Но и композиторы во все времена были озабочены задачей, как и куда «пристроить» сочинение, и это касалось всех, даже великих. Что касается исполнителей, то если нет стимула, то начинаются разговоры: «ну что я буду раскрывать партитуры, что я буду смотреть, неизвестно, когда я выйду на оркестр, и что-нибудь случится, заменят программу…». А есть люди, которым важен процесс изучения. Я, наверно, нахожусь где-то посредине. У меня не было никакого упадочного состояния, я сидел и сижу с партитурами, но пандемия меня не подхлестнула кнутом, чтобы в десять раз больше что-то делать, чем я делаю в обычном режиме.

ИШ Вы хоть отдохнули немножко?

ПК Слишком. Есть такое выражение – «крутиться как белка в колесе». Ну, крутишь четырьмя лапами это колесо, и оно крутится. А тут колесо остановилось. У меня десятилетиями не было такого, чтобы я месяцами не дирижировал концертов. Я, конечно, соскучился по оркестру, и надеюсь, они по мне тоже.

ЕК Нам пытаются дать понять, что мы должны перестроиться, что наступают новые времена и будет иная жизнь. Вы готовы к переменам?

ПК Каждому решать свое будущее. Смотрите, есть такая великая певица, Эдита Груберова, и она объявила в пандемию, что заканчивает свою карьеру. Она не видит себя в этом будущем. И мне это так было близко… А вот говорить – «мы должны перестроиться, мы должны что-то»…Ну, хорошо. А скажут играть задом наперед? Тоже хорошо?

Каждый делает так, как он хочет. Мы – свободные люди в свободной стране. Я могу поступить так, как считаю нужным, могу продолжать работать в оркестре при любых условиях, могу уйти из оркестра, могу заниматься чем-то другим. Это мои убеждения, и, если я смогу и посчитаю возможным переступить через себя, значит, я буду делать так. Если нет – не осуждайте.

ИШ Но жизнь-то продолжается независимо от условий.

ПК Она продолжается, конечно. Но она продолжается в разных аспектах. Если мы будем вынуждены ходить в противогазах всю свою жизнь, значит, мы будем меньше выходить из дома и так далее, потому что находиться постоянно в противогазах годами – вряд ли мы к этому привыкнем. Разве будут это считать нормальной жизнью те, которые имели нормальную жизнь? Что делать, конечно, мы будем жить. Но даже сейчас психологически мы все равно напряжены и напряженность эту не скрываем. Мы идем, встречаемся, вот даже с вами сидим – немножко на расстоянии, хотя я вообще стараюсь об этом не думать. А это же ненормально для повседневной жизни. И эта ситуация неопределённости, нам ведь не говорят: «Ребята, потерпите сейчас, до февраля. А потом все войдет в колею…».

Дальше каждый решает сам для себя, ведь артисты тоже делятся на разные категории, и есть такие, которые прямо могут сказать – да, мне деньги нужны. А есть те, которые за любые деньги не сделают чего-то, что им самим покажется неприемлемым. По-разному.

ЕК К вопросу о деньгах. Считается почему-то, что артисту неприлично говорить о деньгах, но на самом деле мы обсуждали, что это такая же профессия, как продавец в магазине, или айтишник, или еще что-то. Почему артисты не должны биться сейчас за свои профессиональные права?

ПК Не надо заниматься фарисейством. Раньше была такая смешная присказка, что артисты делятся на две категории – артисты, которым платят, и артисты, которые платят. Платят за возможность выйти на сцену, что-то сыграть, выплеск какой-то. Но артист – профессия, которая изначально в современном мире должна человека кормить. Я всегда говорю так: если тебя профессия не кормит – это не профессия, а хобби. А за хобби мы все платим. В старое время, сколько людей собирались «по средам, по субботам, по четвергам» помузицировать: меценаты, промышленники, доктора, и «царапали» себе какие-то квартеты, как любители, и вот тут они уже не думали о деньгах – это было их хобби. Они обожали музыку. А мы – профессионалы. Это наша профессия, это другое дело.

ИШ Хорошо, когда профессия совпадает с хобби.

ПК Хорошо, когда профессия тобой любима, ты мыслишь ею все время, и она тебя еще и кормит. Это счастье. Вот я тоже об этом всегда говорю. И я очень сочувствую людям, по-настоящему сочувствую, глубоко, которые вынуждены работать в неприятной, в нелюбимой атмосфере, заниматься нелюбимым делом только для того, чтобы прокормиться. У меня это всегда вызывает большое сочувствие. «Он знал, что вертится земля, но у него была семья». Я это принимаю и сочувствую.

ИШ Кстати, о хобби. Оно у вас осталось то же самое? Автомобили?

ПК Да, конечно.

ИШ Вы тогда были верны марке «Фольксваген Фаэтон», а сейчас на чем ездите?

ПК Машина, к счастью, в наше время не проблема, езжу на всем – на джипе, на маленькой машине жены (живу на две страны по семейным обстоятельствам). Немцев люблю по-прежнему. От них никуда не отойдешь – Порше, БМВ, Мерседес. На протяжении многих лет, начиная с 2008 года, я был послом Фаэтона (линейка премиум класса – прим. ред.) в «Фольксвагене».

ИШ По Москве скучали, когда жили в Вильнюсе во время локдауна?

ПК Вильнюс – один из самых сохранившихся старых городов на европейском пространстве. В нем очень размеренная, спокойная жизнь. Для контраста – хорошо, а если просто так – тогда еще рановато для меня. Москва – мой город. Я родился в роддоме у Белорусского вокзала. Что тут скажешь дальше? Я просто ее обожаю! И современную, сегодняшнюю. Я всегда ее любил. Были времена, конечно, когда любимая Москва тяжело «болела». Ну, а сейчас это изумительный город. Потрясающий. Я искренний человек и мне всегда чужд этакий ура-патриотизм. Я говорю по факту, как оно есть. Когда уезжаю, скучаю, конечно, по драйву, по контактам, да и по возможностям. Кстати, в Вильнюсе вы сейчас не сможете вот так прийти в кафе, посидеть. Там строгий карантин, и все работает только на вынос.

Читать в источнике

Дирижер и органист Станислав Кочановский — о подарках судьбы, музыкотерапии и любви к оркестру.

Дирижер и органист Станислав Кочановский — о подарках судьбы, музыкотерапии и любви к оркестру.

— Станислав, вы находитесь в Петербурге. Как ощущает себя Петербург?

— Жизнь продолжается, несмотря ни на что… Люди стараются постепенно адаптироваться к новой реальности. Радует, что музыкальная жизнь в Петербурге все-таки движется: в Мариинском театре регулярно идут спектакли на трех сценах, в филармонии работают оба оркестра.

— Возвращаясь в недавнее прошлое, как вы провели карантин?

Когда стало ясно, что ничего в ближайшее время не будет, я с огромным интересом начал изучать те партитуры, которые когда-то купил или давно хотел выучить.

Например, я никогда не дирижировал ни одной из симфоний Глазунова и Мясковского. Мне казалось странным, что сегодня вообще практически никто не играет эту музыку — ни в России, ни на Западе. Я прослушал множество разных записей, в разных исполнениях, выбрал для себя те, которые хотел бы сыграть, раздумывал над возможными программами.

Моего запала хватило недели на две… В какой-то момент пришло осознание того, что в ближайшее время точно не будет никаких концертов, и я полностью отдал себя семье и детям. Мы уехали за город, я не взял с собой ни одной партитуры.

Мы провели совершенно чудесный месяц в изоляции на природе, на берегу озера в Ленинградкой области. Для меня было удивительным открытием, что время без музыки тоже может быть совершенно чудесным.

Однако уже через месяц чего-то стало не хватать… Я съездил домой за партитурами и, уже не торопясь, в свободном режиме, совмещая с прогулками, сбором грибов и катанием на лодке потихоньку стал изучать новые для меня произведения и оперы.

Так как концертный сезон расписан на несколько лет вперед, всегда есть какие-то новые сочинения, которые надо учить. И эти пять месяцев без концертов как раз стали идеальным временем для подготовки будущих программ.

— Снова приступить к концертам и репетициям после такого длительного перерыва… Изменилось ли ваше восприятие концертов, возможно, что-то поменялось в самом подходе к работе с музыкантами, оркестром?

— После почти полугодового молчания, которое, мне кажется, было чрезвычайно полезно (во всех смыслах), я уверен, что все музыканты очень соскучились друг по другу! Особенно по живому музицированию. Сейчас каждый концерт и каждая репетиция, каждая встреча с музыкантами на сцене и совместное творчество приобрели особенную необыкновенную ценность.

Конечно, для меня и до пандемии любое выступление на сцене было событием, вне зависимости, где оно проходило: в маленьком российском городе или в Вене, Париже, Петербурге или Москве — это всегда огромная ответственность. Но сегодня, когда мы будто находимся в зоне боевых действий, когда каждый день слышишь, что здесь часть оркестра заболела, там половина хора на больничном — ценность каждого музыкального вечера сильно возросла!

Я верю, что «музыкотерапия», о которой часто повторяет Денис Мацуев, действительно существует!

Очень важно, чтобы классическая музыка продолжала звучать! Все музыкальные организации и в Москве, и в Петербурге, и в Европе (я сам это наблюдал) действительно прилагают максимальные усилия для того, чтобы все меры предосторожности были соблюдены: маски, дистанция и т.д.

Я недавно летел в Швейцарию в огромном Боинге — на борту находилось 480 пассажиров, не было ни одного свободного места, все функционирует, как раньше. Да, люди носят маски, все дезинфицируется, но это куда более опасные места, чем концертные залы.

— В новых условиях вы выступали и в России, и в Европе. По вашим ощущениям: где в атмосфере чувствуется больше уныния, печали?

— Да нигде в концертных залах нет никакого уныния! Люди жаждут вернуться на концерты и спектакли, люди истосковались по живым выступлениям. Во время тотального локдауна интернет был перегружен всевозможными трансляциями, попытками что-то сыграть в квартете или квинтете на расстоянии или записать целыми оркестрами фрагменты из больших симфоний.

Это все было очень мило и трогательно, творческим людям необходимо что-то делать, поэтому, безусловно, это было важно. Но уже через неделю-две большинство моих друзей, знакомых, да и я сам перестали смотреть эти трансляции.

Самые знаменитые оперные театры и оркестры выложили такое количество всевозможных записей единовременно, что вся уникальность контента сильно обесценилась. И когда театры и концертные залы наконец открылись, по моим наблюдениям, публика с огромным интересом вновь пошла на концерты и спектакли.

Возможно, сначала кто-то боялся, кто-то до сих пор боится, но большинство людей просто спокойно вернулось в театры и концертные залы.

В октябре мне чудом удалось выехать за пределы нашей страны и провести концерты в трех крупнейших европейских столицах: Берне, Париже и Вене. На тот момент было ограничение в тысячу зрителей, и всюду залы были наполнены! В ноябре во Франкфурте с оркестром радио мы играли уже в пустом зале с трансляцией в интернет и на радио.

Очевидно, что нужно найти возможность продолжать существовать в новой реальности. Уже ясно, что невозможно просто всех запереть по домам. Решения пока нет, ждем вакцину.

— Мы общаемся после вашего первого концерта с МГАСО. Поделитесь впечатлениями от работы с новым для вас оркестром.

— Я дирижировал многими московскими оркестрами, но с этим оркестром работал впервые.

Всегда очень волнительна первая встреча с новым коллективом. Через пять-семь минут, как правило, уже понятно, что за оркестр перед тобой. Так же и с противоположной стороны — оркестр, как рентген, просвечивает дирижера, и всем все ясно к концу первого часа. Это химия — она либо есть, либо ее нет, от нее и зависит, как пройдет весь оставшийся процесс.

Мне кажется, с МГАСО эта химия была! Мы очень продуктивно провели репетиционные дни, был очень хороший творческий настрой. Все очень старались, была замечательная программа, результат получился очень и очень хорошим. Я получил большое удовольствие.

Приятно, что оркестр практически в полном составе пришел ко мне в гримерку после концерта — это бывает совсем не так часто! Я с радостью вернусь в этот коллектив уже в марте 2021 года!

— Если говорить о первой встрече дирижера и оркестра, действительно хватает пяти-семи минут, чтобы понять: есть взаимная любовь или нет?

— Взаимная любовь, наверное, приходит позже, я говорю именно о химии, когда всем очевидно, что энергия дирижера получает обратный ответ, есть отдача от оркестра, который хочет взаимодействовать и доверяет дирижеру. Вот это, как правило, ясно всем и сразу.

— Профессионализм может выручить, если произошло несовпадение?

— Безусловно. У меня бывали случаи, когда химии не складывалось… или когда у людей напрочь отсутствует всякое желание музицировать. Музыканты вроде бы играют нужные ноты, внешне все выглядит хорошо — даже сам концерт в итоге может быть великолепным. Но нет той искры, которая рождает чудо совместного творчества на высочайшем художественном уровне.

Вполне возможно, что большинство зрителей (а может быть, и все зрители) даже не заметят, что вообще что-то не так, что были тяжелые репетиции, было какое-то недопонимание или оркестру не нравится этот маэстро.

Естественно, во время концерта и оркестр, и дирижер хотят создать хорошую атмосферу и сыграть хорошо, никто не хочет перед зрителями плохо выглядеть. Оркестр будет играть на максимуме своих возможностей, и дирижер будет помогать в этом. А вот дальше — вопрос второго и последующих приглашений.

Мой лондонский агент часто повторял, что только после третьего приглашения в один и тот же коллектив можно с уверенностью сказать, что твои взаимоотношения с оркестром сложились.

Получить первый ангажемент — это большая удача, везение, стечение обстоятельств или, возможно, награда за победу на каком-то международном конкурсе. Но вот второе и, в особенности, третье приглашение — это уже действительно настоящая проверка: хочет ли оркестр снова видеть этого маэстро, а также и наоборот: хочет ли маэстро вернуться в этот оркестр.

Бывает и такое — оркестр хотел бы вновь пригласить дирижера, но тот по тем или иным причинам не хочет возвращаться. Это порой и не связано ни с качеством оркестра, ни с профессионализмом дирижера, который может быть известным, успешным и востребованным, но именно с этим конкретным оркестром у него отношения не сложились.

Дирижер и оркестр — как два одноименно заряженных заряда — не притягиваются или, если хотите, отталкиваются друг от друга.

— Несколько лет назад я прочла интервью с импресарио, из которого очень хорошо запомнила слова о том, что музыкант не может повлиять на «касту», в которую он попадет. Он выходит на сцену, делает свое дело, а остальное зависит от его таланта и уникальности.

Как вы считаете, может ли музыкант выйти за рамки предначертанного ему? Условно говоря: общаясь с нужными людьми, сотрудничая с хорошим агентством, грамотно продвигая себя в социальных сетях, может ли музыкант получить лучшие концерты, чем он, возможно, заслуживает? Может ли он повлиять на предлагаемый ему выбор?

— Сегодня возможно все что угодно… У каждого свой путь! Я уверен, что время все расставляет на свои места. Но есть огромная опасность, когда слишком резко наседают на молодой и неокрепший талант, начиная слишком активно его продвигать. Человек оказывается не готов или просто еще не соответствует тому уровню, на который его пытаются поставить — рано или поздно это все очень плохо заканчивается, падение неизбежно.

Я все-таки верю в честность нашего дела, ведь всегда очень заметно, когда кого-то специально раскручивают. Когда в нагрузку к прекрасным гастролям оркестру «выписывают» сомнительного солиста или дирижера — это никому удовольствия не доставляет. Но отказавшись, оркестр может и не выехать на гастроли. Выбор за руководителем коллектива.

— Красной нитью проходит история восхождения новых звезд после того, как им предложили заменить известных музыкантов. Я всегда такую «случайность» считала закономерностью, заслуженным шансом.

— Да, это классический сценарий для молодого дирижера. Мне такой шанс выпал в апреле 2014 года, когда я заменил Юрия Хатуевича Темирканова.

Это был мой первый серьезный дебют в Европе — в Риме с оркестром Национальной Академии Санта-Чечилии. Никогда не забуду эту программу: три фрагмента из «Бориса Годунова» с Женей Никитиным в роли Бориса и «Шехерезада» Римского-Корсакова. Три незабываемых концерта, которые прошли для меня, как во сне.

Сразу скажу, что в декабре 2021 года запланирована уже шестая программа с этим прославленным коллективом. Это была та самая химия с самого первого момента!

— Продолжая тему менеджмента и «раскруток». Станислав, вы ведете социальные сети?

— Да, конечно.

— По своему желанию или по совету менеджмента, — отдавая, так скажем, дань времени и реальности?

— Это мое личное желание, никто меня не заставляет. Друзья шутят, что если не выложат фотографию после концерта, то концерта как бы и не было вовсе.

Сейчас принято вести аккаунт в соцсетях, но мне соцсети нужны в первую очередь для того, чтобы быстро и легко найти нужного мне человека. Это очень удобно, и ничего лучше пока придумано не было.

— Не знаю, согласитесь ли вы со мной, что порой на напоминание о себе через соцсети у людей тратится гораздо больше сил и энергии, чем собственно на то, из-за чего тебя и должны помнить и знать. Я говорю не только о музыкантах. Как до эпохи интернета люди жили, репетировали, дирижеры делали гениальные записи? Мне кажется, таких записей уже не будет, потому что по чуть-чуть энергия уходит на второстепенные вещи.

— Вся наша жизнь часто уходит на второстепенные вещи… Самое страшное, что соцсети съедают огромное количество времени и, возможно, даже слишком плотно вошли в нашу повседневную жизнь.

Разумеется, есть артисты, у которых нет никаких личных аккаунтов в социальных сетях, но их страничку ведет агент или специальная PR-служба.

— Станислав, вам тридцать девять лет — вы молодой дирижер? И вообще, «молодой дирижер» — это про возраст или про опыт? Как вы для себя определяете этот вопрос?

— Не знаю, я уже смирился (улыбается). Двадцать лет — молодой дирижер, тридцать — молодой дирижер. Через год будет сорок, думаю, все равно напишут: молодой дирижер. Честно скажу, меня это совершенно не беспокоит, молодой — и молодой, это же прекрасно!

— Помню, как-то на facebook поделились: если на афишах пишут: «Лауреат всероссийских и международных конкурсов» — значит, музыкант еще нуждается в представлении. Трудно представить афишу с надписью: выступает лауреат международных конкурсов Михаил Плетнев. Дирижер с приставкой «молодой» — будто тоже про это.

— Молодой дирижер… если дирижер хорошо выглядит, подтянут — пусть пишут: молодой дирижер. Пишут — и хорошо, вот когда вообще ничего не пишут — возможно, что-то не так. Наверное, лет в сорок пять уже странно писать «молодой дирижер». Поживем — увидим! (улыбается).

Дирижирование, как сказал Маэстро Темирканов, профессия второй половины жизни. А что делать в первой половине? Просто ждать, когда станешь не молодым? Надо работать, приобретать жизненный опыт.

Каждая репетиция, каждая встреча с оркестром — это бесконечный процесс совершенствования, продолжающийся всю жизнь. Хорошо знакомое сочинение, исполненное много раз, все равно открывается по-новому всякий раз, когда к нему обращаешься. Иначе будешь смотреть на него через десять или двадцать лет.

В этом и вся прелесть этой загадочной профессии — бесконечное совершенствование до самого последнего дня!

— Мы с вами говорили о шансах, возможностях, которые дарит человеку судьба, и отказаться от которых порой и невозможно. Вы сами больше жалеете о том, что совершили или о том, чего не совершили?

— Мне кажется, это просто глупо — о чем-то жалеть или не жалеть… Успеть бы сделать все задуманное, наша жизнь такая короткая, что просто некогда о чем-то там жалеть.

Моя философия проста: все что ни делается — все к лучшему! Я старался никогда ни у кого ничего не просить и упрямо шел к намеченной цели. Если где-то что-то не случилось — не надо убиваться, надо идти дальше, впереди ждет что-то лучшее! А жалеть о чем-то и уж тем более переживать о несовершенном — это уж, по-моему, последнее дело.

Сейчас я настолько занят своей любимой профессией, активно дирижирую последние лет одиннадцать (в 2008 году я окончил консерваторию и уже работал в театре, затем пять лет был главным дирижером в Кисловодске) и могу сказать, что у меня нет свободной минуты сидеть и страдать по какому-то поводу. Все время надо учить что-то новое, придумывать новые программы, готовиться к гастролям или новым постановкам.

Вся жизнь — в музыке и в семье. Жизнь бурлит и кипит — всегда есть чем заняться.

— Одно время я была убеждена, что шанс, который не повторился — это и не шанс вовсе, как говорил Ницше: «Единожды — все равно что никогда». Как и неповторившаяся встреча — значит, судьба так решила.

— Возможно. Но любому шансу и тому, что называется «удача», предшествует огромное количество работы. Тот, кто много работал, тому шанс и выпадает — я в этом убежден. Поэтому использовать этот шанс, «оказавшись в нужном месте в нужное время», удастся лишь тому, кто окажется готов к этому «подарку судьбы».

— Часто у русских дирижеров спрашивают, в чем отличие русских оркестров от европейских. Я немного переформатирую вопрос: какими были ваши первые впечатления от работы с зарубежными оркестрами? Думаю, после первых концертов эта разница была особенно ощутима.

— Эта разница никуда не делась ни после первого, ни после пятидесятого концерта в разных странах. Везде есть свои маленькие нюансы и особенности, но главное различие — между устройствами нашего общества в целом.

В Европе взаимоотношения в оркестре, как и в обществе, строятся на взаимоуважении. В серьезном европейском оркестре никто не позволит себе прийти на репетицию, не посмотрев заранее материал. Дисциплина во время репетиции значительно выше, музыканты оркестра не позволяют себе разговаривать, когда дирижер что-то объясняет.

Люди практически никогда не опаздывают. Но и дирижер не имеет права передержать музыкантов свыше установленного репетиционного времени, не будет кричать на оркестр и т.д.

Существует так же и глобальное отличие в образовании — в Европе готовят оркестровых музыкантов. В России все еще всех учат как солистов, и многие садятся в оркестр потому, что не удалось стать солистом. Хотя совершенно очевидно, что из ста скрипачей, а может, и из тысячи, только один станет солистом. Но их всю жизнь учат играть сольно, настраивают на сольную карьеру.

Получается, оказавшись в оркестре, человек только начинает учиться в нем существовать, а ведь уметь играть в оркестре — очень непростая задача.

На Западе сам процесс обучения настроен на то, что тебя готовят к игре в оркестре, учат игре в ансамбле: качество штриха, как сделать так, чтобы ты не выделялся среди других коллег в группе — если мы говорим о струнных.

Хорошо известно, что многие наши струнники, продолжив обучение в Европе, были крайне опечалены тем, что им приходилось обязательно посещать студенческий оркестр помимо своих сольных занятий с профессором. Прогуливать оркестр там просто нельзя.

У нашей системы есть плюсы, разумеется. Струнная группа будет звучать значительно богаче и сочнее, если все играют с сольной подачей, а не только стараются идеально совпасть друг с другом. Это очень хорошо для русской романтической музыки, но, с другой стороны, образует массу трудностей в исполнении венской классики.

Создание Российского национального молодежного симфонического оркестра в Москве, который сейчас стремительно развивается с громадным успехом — это весомый вклад в кузницу кадров для всех наших оркестров. Это место, где молодые люди могут наконец-то обучиться игре в оркестре, пройти основной репертуар, поиграть с разными дирижерами со всего мира. Это огромный опыт для молодых музыкантов.

Когда я летел из Петербурга в Амстердам на свой первый концерт с оркестром Консертгебау, волею случая, я встретил Мариса Арвидовича Янсонса в зале ожидания аэропорта Пулково. Я поделился с ним, что уже через неделю дебютирую с его оркестром.

Мы много говорили о симфонии «Манфред» Чайковского, и уже в самом конце Марис Авидович сказал (он говорил об оркестре Консертгебау):

«Я Вам хочу сказать такую вещь: не расстраивайтесь, если Вам покажется, что они холодны, что у них непонятная эмоциональная реакция — это совершенно ни о чем не говорит.

Они настолько аккуратные, сдержанные люди, они никогда не покажут Вам сразу свои эмоции. Они будут очень хорошо играть, очень стараться, но Вы последним узнаете, как на самом деле они к Вам относятся».

Таким было напутствие Мариса Янсонса после многолетней работы с этим прославленным оркестром. Неделю спустя, мой дебют прошел совершенно чудесно, это оказался замечательный, живой и очень приветливый коллектив. У нас сразу сложились очень теплые отношения.

После второй репетиции ко мне в дирижерскую комнату спустился их знаменитый концертмейстер альтов Ken Hakii (начал работать в оркестре с 1985 года, с 1992 стал концертмейстером) и сказал очень трогательно: «Я хотел бы Вас поблагодарить за то, что Вы с нами по-настоящему работали!».

Услышать такое от одного из старейших музыкантов оркестра, который за все эти годы имел возможность музицировать с самыми лучшими дирижерами и солистами планеты… Это было, конечно, чрезвычайно приятно!

— Перед интервью с вами я пересматривала документальный фильм «Караян. Красота, как я ее вижу». В одном эпизоде Караян говорит, что в какой-то момент ему для самовыражения стало недостаточно только рояля, и он начал заниматься дирижированием, оркестром. Можно сказать, что для Караяна оркестр был средством самовыражения, а что оркестр для вас?

— Для меня оркестр — это гигантская красочная палитра, с помощью которой можно творить необыкновенные картины здесь и сейчас. Симфонический оркестр — это целый мир, огромное богатство!

Каждый оркестр, как и мой первый инструмент, орган — уникальный и неповторимый организм. Орган всегда строится для определенного места — церкви или концертного зала, он уникален, его нельзя просто механически скопировать и поставить такой же где-то еще. Он, естественно, будет звучать иначе, потому что акустика места будет другой — то же самое и с оркестром.

Но если орган, несмотря на всю сложность его конструкции — это все-таки, в конечном итоге, трубы и клавиши, то с оркестром все гораздо труднее: это живые люди и об этом никогда нельзя забывать. Ты не играешь на оркестре, дирижирование — это постоянный диалог с живыми музыкантами, не прекращающийся даже в момент концерта.

Всё вроде бы отрепетировано и идет по заранее намеченному пути. Но моменты живой спонтанной импровизации (конечно же, в рамках, обозначенных композитором) — это тончайшие вибрации души, которые происходят только на живых концертах с публикой и только при абсолютном доверии и уважении оркестра к дирижеру и дирижера к музыкантам.

Это и есть чудо совместного творчества.

Читать в источнике:

Дирижёр Михаил Татарников недавно выступил в Москве – впервые продирижировал партитурой «Реквиема» Моцарта, впервые встал за пульт МГАСО под управлением Павла Когана. Спустя два года после ухода с поста главного дирижёра Михайловского театра, он находится в творческом поиске, но уже сменил статус свободного художника. Надежда Травина поговорила с Михаилом Татарниковым о его творческой активности сегодня, современной музыке, работе с Дмитрием Черняковым и футболе.

Михаил, на прошлой неделе вы выступили в Московской филармонии с Российским национальным оркестром, ансамблем «Intrada» и солистами – дирижировали «Реквиемом» Моцарта. Это же ведь ваше первое исполнение этой музыки?

Да. Почему-то до сих пор в моём обширном репертуаре не было «Реквиема», хотя я как бывший оркестрант, скрипач, не раз его исполнял. У нас с солистами, ансамблем и оркестром была вдумчивая скрупулёзная работа, которая важна для этого произведения. И она была важна для меня по другой причине: мне в наследство от дедушки (дирижёр Джемал Далгат, ученик Ильи Мусина – прим. ред.) досталась партитура с его пометками и ремарками. Они очень ценны для меня. Изучая их, я почувствовал какую-то особую связь с дедушкой. Он ушёл из жизни, когда я был маленьким – нам так и не удалось поговорить о музыке. Хорошо, что сейчас появилась такая возможность.

Также недавно я была на вашем концерте с оркестром Когана в Большом зале Московской консерватории. Был ли у вас до этого опыт работы с этим коллективом? И как вы оцениваете его форму?

Опыта не было, и это, я вам скажу, большое упущение с моей стороны. После концерта я всем своим московским друзьям говорил, какой это классный оркестр – растущий и очень правильно развивающийся организм. У них правильная психология общения между собой, с дирижером, нет какого-то подобострастия ненужного. Они совместно музицируют – с желанием, с удовольствием. На самом деле, есть много причин, по которым оркестр Когана можно назвать из разряда must see: на мой взгляд, он входит в число сильнейших российских коллективов. Поэтому все разговоры о том, что это не самый сильный оркестр – сущая неправда. На концерте, о котором вы упомянули, может, получилось далеко не всё, но в целом музыканты справились со своей задачей достойно.

За неделю до этого концерта «коганцы», кстати, исполняли современную музыку, в том числе, пьесу, в которой в качестве инструментов используется пенопласт, молоток и стакан. А вы бы хотели расширить ваш репертуар произведениями, написанными сегодня?

Да, конечно. За новой музыкой нужно следить, нужно стараться искать талантливых композиторов, смотреть, что именно они создают. Потому что, вы понимаете, стакан стакану рознь (смеётся). И наша задача – не допустить дилетантов от музыки (хотя они существуют, на самом деле, не только в музыке, но и в драматическом и музыкальном театре). Вот возьмём, к примеру, Никиту Борисоглебского – он может хоть на пиле сыграть, но мы всё равно знаем, что он прекрасный музыкант. Мое мнение таково: мы не должны допускать в музыку проходимцев.

А как их обнаружить?

Это сразу слышно, когда оркестр начинает воспроизводить тот или иной «опус». И дело даже не в том, что этот композитор элементарно не умеет правильно использовать инструменты. Там нет идеи никакой, а в абсолютно абстрактную музыку я не верю. Хотя, конечно, дирижёру нужно стремиться, чтобы эта, на первый взгляд, какофония звуков превратилась в нечто, имеющее право на существование. Дирижёр должен постоянно взаимодействовать с автором, пытаться проникнуть в суть его замысла, если он таковой есть. Хотя, честно, я даже не знаю, что можно сегодня ещё придумать – мне кажется, всё давно уже написано.

Конец времени композиторов...?

Скорее, очень сложное время для композиторов. И очень опасно выдумывать ради того, чтобы просто выдумывать. Все-таки музыка должна о чём-то говорить.

Не могу не спросить вас о реалиях сегодняшнего дня. Можете рассказать о ближайших планах, концертах, или всё меняется с каждым днем?

У меня отменилась «Снегурочка» в Парижской опере, выступление в Монте-Карло, но кажется, подтверждается «Псковитянка» в Национальной опере Англии в конце мая. Точно будет концертное исполнение оперы Римского-Корсакова «“Ночь перед рождеством» в Петербургской филармонии 23 декабря – пользуясь случаем, всех приглашаю. Но вы правы – всё меняется с каждым днем. Я считаю, что несмотря ни на что, концерты сегодня должны продолжаться. Мне так жалко моих западных коллег, которые мне говорят: «Вот везуха, у вас идут концерты и спектакли, а у нас все закрыто». Я недавно выложил в Инстаграме фрагмент репетиции «Реквиема» с РНО, так моя коллега из Латвии написала: «Как же хочется попеть...»

Многие деятели культуры пишут о том, что если сейчас опять всё закрыть, театры и концертные залы просто не выживут. Вы согласны?

Нет, это какое-то запугивание. Концерты выживут в любом случае, но просто будут большие финансовые потери у концертных и театральных организаций. 25 процентов от общего числа публики – это же ничто, вы сами понимаете. Я посмотрел на зрителей в партере Большого зала консерватории – ну извините, в полупустом автобусе народу больше.

Сразу вспоминается популярный сейчас мем «Во всем виноват театр» – толпа людей в вагоне метро...

Ну да! Наоборот, мне кажется, концертный или театральный зал – это самое безопасное место сегодня. А музыканты уже многие переболели…

С каким чувством вы сегодня выходите на сцену?

Вы знаете, я вроде достаточно сильный и здоровый человек. И молодой к тому же. Скажем так, я не боюсь, а опасаюсь. Вы, наверное, слышали, что в Большом и Мариинке был «пик» заболеваемости. Потом это же случилось в Новосибирском театре оперы и балета – просто по очереди все повально заболевали. Но продолжали работать. И я там проводил огромные спектакли – «Кармен», «Бал-маскарад», «Пиковую даму» – естественно, в маске, со всеми предосторожностями. Но слава Богу, не заболел. Хотя я уже смирился с тем, что рано или поздно нам всем придётся переболеть. Но это не делает меня менее осторожным – у меня и мазь, и всякие закапывания, и витамины. Держусь.

Прошло два года, как вы покинули пост главного дирижёра Михайловского театра. Есть ли перспектива увидеть вас в этом же амплуа, но в другом театре?

Есть, но где – пока не скажу. Перспектив, на самом деле, несколько. После ухода из Михайловского я был таким свободным художником, мне какое-то время это нравилось. Но когда у меня не стало постоянных концертов, я начал испытывать какое-то чувство потерянности. К счастью, меня вскоре пригласили поработать в НОВАТе (большое им спасибо!), сейчас я в труппе этого театра. Там хороший качественный оркестр, хор – я получаю огромное удовольствие, приезжая туда репетировать и выступать.

В недавнем интервью вы сказали, что ваши пути с Михайловским пока не разошлись. То есть, вы теоретически можете туда вернуться, пусть и не на постоянной основе?

Меня, кстати, часто спрашивают когда я там продирижирую. Я всегда с большим удовольствием. Почему бы и нет? Я очень люблю их, это очень хороший театр, можно сказать, родной для меня, как и Мариинский.

Какой вы сами можете выделить спектакль, поставленный при вашей работе в Михайловском?

«Билли Бад», однозначно. Мне кажется, у нас получилась очень качественная профессиональная постановка. Эта сложнейшая опера была исполнена без особого труда и какого-то ужаса и у оркестра, и у солистов. Спектакль на удивление дался легко. Конечно, сначала было страшно смотреть на огромную партитуру, ритм, текст на английском, но вышел очень крутой результат.

А правда, что ваш дедушка также занимался это оперой и переписывался с Бриттеном?

Он действительно переписывался с ним, но этой оперы не касался. Он дирижировал партитурой «Питера Граймса» в 1965-м в Кировском (Мариинском) театре. А идея представить «Билли Бада» в Михайловском принадлежала мне и моим коллегам: мы нашли отличную венскую постановку Вилли Декера и решили привезти её в Петербург. И я рад, что и публике, и критикам, она пришлась по душе и была высоко оценена.

В Михайловском началось и ваше сотрудничество с Дмитрием Черняковым.

Да. Он просто космический человек. Более подготовленного с точки зрения музыки режиссёра я практически не видел. Он отвечает буквально за каждый такт партитуры, досконально знает сюжет, драматургию действия. Многие ошибочно считают, что ему наплевать на музыку – мол, у Чайковского написано, что Татьяна выбегает заламывая руки, а она этого в спектакле не делает, значит, Черняков идёт против партитуры «Евгения Онегина». Но более внимательного отношения к музыке, чем у Чернякова, я редко видел у кого из режиссёров. И как он отдаётся работе! Для него, например, хор – это не статичная массовка, а полноценные действующие лица спектакля: он к каждому из них подбегает, заглядывает в глаза, объясняет задачу....И всё это происходит за короткое время, поскольку на Западе получить сценическую репетицию с хором довольно сложно. Черняков невероятно вкладывается в процесс, отдаёт артистам всю свою энергию. Я поражаюсь тому, как он работает. И ценю его за то, что он очень любит музыку.

Что самое трудное в дирижёрской профессии, как вы считаете?

Я думаю, пройти первые 15 лет работы. У меня ещё три впереди (смеётся). И, конечно, нужно продолжать двигаться вперед. Как говорил Аббадо, «я до самой старости буду учиться чему-то».

Я знаю, что вы страстный футбольный болельщик команды «Зенит». Успеваете ли сейчас следить за любимой командой?

Стараюсь по возможности. Но последний раз я был на футболе в Барселоне – мы там одновременно оказались с Димой Бертманом и Ильдаром Абдразаковым. Мы в то время с Бертманом работали над постановкой оперы «Демон» Рубинштейна. Кстати, в Мариинском и Михайловском есть свои футбольные команды, состоящие из артистов труппы – у них даже существует своя турнирная таблица, проводятся соревнования между всеми театрами вообще. Артисты, на самом деле, очень любят играть в футбол. Не нужно думать, что они живут в каком-то своём особом творческом мире. Они такие же нормальные люди.

В юности вы хотели стать профессиональным футболистом. А сейчас сможете выступить за какую-нибудь команду? Денис Мацуев, например, до сих пор забивает голы.

Нет, сейчас это будет просто выход на поле. Когда-то я действительно хорошо играл и мечтал о карьере футболиста. Но родители решили меня отдать в музыку – и я им за это невероятно благодарен. Потому что как футболист я сейчас уже был бы на пенсии. А как дирижёр я ещё молод и полон сил.

Читать в источнике:

Несмотря на главную беду года, название которой озвучивать уже стало моветоном, Московская филармония проявляет удивительную активность: концерты проходят каждый день на разных площадках, порой предлагая меломанам интереснейшие программы. Так, в КЗЧ прозвучали произведения Форе, Стравинского и Р. Штрауса.

Вставший за пульт Московского государственного академического симфонического оркестра дирижер Станислав Кочановский выбрал шедевры трех совершенно разных композиторов, объединенных тем, что творили они в эпоху модерна. Само собой пришло сравнение с пазлом: фрагменты разной формы сложились в картинку, отразившую удивительно самобытное время в истории европейской культуры.

Открыла концерт довольно известная у нас сюита Рихарда Штрауса из музыки к комедии Жан-­Батиста Мольера «Мещанин во дворянстве». Девятичастное произведение как нельзя лучше подходит для начала программы, завлекая своей энергией и псевдобарочным очарованием. Отсылка к старинному стилю здесь, кстати, неспроста, ведь «Мещанин во дворянстве», как и многие сценические произведения, ставившиеся при дворе царственного патрона Мольера балетомана Людовика XIV, – комедия-­балет. А музыку к пьесе в 1670 году написал другой знаменитый Жан-­Батист – Люлли. В сюите Штрауса тема танца также важна – она оставляет свой отпечаток и на самой музыке, и в названиях номеров, таких как «Менуэт» и «Куранта». Кочановский, не раз дирижировавший сюитой, придал ей еще большее изящество и театральность, которую подчеркнули уверенно сыгранные соло рояля, скрипки и виолончели. И то, что этот опус написан в трагические годы Первой мировой вой­ны, забылось окончательно.

Опера Клода Дебюсси, несомненно, первое, что приходит на ум, когда вспоминают музыкальные воплощения драмы Мориса Метерлинка «Пеллеас и Мелизанда». Однако именно Габриэль Форе стал первым, кто обратился к символистскому шедевру, написав музыку для лондонской премьеры пьесы в 1898 году. И пусть вся небольшая сюита из четырех номеров и не очень хорошо знакома нам, ее третья часть, «Сицилиана», давно стала шлягером в переложении для двух фортепиано. У Кочановского оригинальная партитура расцвела богатой палитрой красок, так что французский позднеромантический шарм музыки раскрылся в игре оркестра во всей своей изысканности.

Русский модерн в афише вечера был представлен сюитой из музыки к балету «Жар-птица» Игоря Стравинского. Она стала тем самым недостающим кусочком пазла, дополнив «портрет эпохи» неистовостью, фантастичностью и почти зримыми в своей пластичности образами. Здесь явно проявилась и балетная тематика концерта: «Жар-птица» была одной из самых громких премьер знаменитых «Русских сезонов» 1910 года в Париже, организованных Сергеем Дягилевым и прославивших русское балетное искусство на весь мир. Под управлением Кочановского Московский государственный академический симфонический оркестр исполнил, пожалуй, самую ходовую версию 1919 года. Увлеченно следуя за лаконичным выверенным жестом Кочановского, музыканты, отлично коммуницирующие с этим дирижером, показали все свое мастерство, обеспечив столь важные в этой партитуре тематическую рельефность, колорит и экспрессию. Жутковатую поступь контрабасов и тубы из начала Вступления оттеняла игривая скерцозность в «Хороводе царевен», а залихватский «Поганый пляс» контрастировал завораживающей «Колыбельной» со знаменитым соло фагота и искусной вязью деревянных духовых, прекрасно проявивших себя в этом исполнении. Сюиту, получившуюся колоритной и экспрессивной, подытожил праздничный Финал.

Читать в источнике:

Названы победители Всероссийского музыкального конкурса (2020) по специальностям “деревянные духовые” и “ударные”.

Победу по специальности «духовые инструменты» в номинации «деревянные духовые» одержал солист-концертмейстер группы гобоев Московского государственного академического симфонического оркестра под управлением Павла Когана Эмиль Мирославский (Москва, гобой, I премия). 

Также подведены итоги конкурса по специальности «Ансамбли духовых инструментов». 1 премию завоевали Квинтет деревянных духовых инструментов Modern Woodwind Ensemble (Москва) в составе: Владимир Мезенцев, Николай Ларин, Даниил Валюкевич, Алексей Морозов, Эмиль Мирославский и Брасс-квинтет Moscow Symphony Brass (медные духовые, Москва) в составе: Евгений Алимов, Максим Штода, Владимир Мезенцев, Яков Брагин, Федор Шагов. 

Читать в источнике:

ШЕЛЬСИ, ЛИГЕТИ И НЕВСКИЙ НА «ДРУГОМ ПРОСТРАНСТВЕ»

Оркестр Когана сидит плотнее, чем слушатели в заполненном на четверть огромном Зале Чайковского, но чувствовать неловкость за посещаемость не надо – это самое странное ощущение с концерта дирижера Филиппа Чижевского на «Другом пространстве». В остальном об экстремальных условиях 2020-го напоминали разве что маски с перчатками, стойки с антисептиком и соцдистанционные лабиринты в фойе. Весь фестиваль прошел так, что и в обычный год в Москве ему бы не было равных: это большое достижение его организаторов.

Хотя «Другое пространство» и называет себя фестивалем актуальной музыки, здесь ее играют поровну с классикой ХХ века. Почти в каждой программе угадывается системное мышление худрука фестиваля Владимира Юровского, требующее источников, аналогий и толкований. Концерт с Чижевским получился чуть ли не самым дидактическим событием фестиваля этого года: в компанию титанов послевоенного авангарда Джачинто Шельси и Дьёрдя Лигети попал Сергей Невский, который собрал себя как композитора уже на обломках больших стилей.

Итальянец Шельси в 1930-х выучил модную додекафонию, затем разочаровался в новой европейской музыке и в перерывах между лечением психики и буддистскими практиками написал знаменитые «Четыре пьесы для оркестра», в которых исполнители тянут серию гигантских неустойчивых тонов. Венгр Лигети прослыл незаурядным умником, в 1960-х с помощью великих «Атмосфер» вывел в академический мейнстрим сонорную музыку, а к концу жизни писал исключительно сложные интеллектуальные опусы. Например, пятичастный Концерт для фортепиано с оркестром.

Читать в источнике:

В Московской филармонии завершился VII Международный фестиваль актуальной музыки «Другое пространство» (художественный руководитель — Владимир Юровский). Чудом можно назвать и то, что он вообще состоялся, и то, что программы девяти его концертов за месяцы пандемии изменились лишь частично, и то, что до Москвы все-таки доехал легендарный французский ансамбль Intercontemporain. О старых и новейших именах, исполнительских парадоксах и необычных отношениях европейской и российской новой музыки на фестивале рассказывают Юлия Бедерова и Илья Овчинников. 

В исполнительском плане совершенно разными звуковыми мирами предстала музыка Сергея Невского в программе МАСМа и в «18 эпизодах» в исполнении оркестра Павла Когана (российская премьера кельнского заказа). Да и сам когановский оркестр с Филиппом Чижевским за пультом и с музыкантами Questa Musica был как будто другим, незнакомым ансамблем, вслушивающимся в анфиладную партитуру для оркестра и предзаписанных звуков Рижского вокзала. В ней не только парадоксально раскрывается звуковое пространство и падает четвертая стена концертной музыки (триггером для «Эпизодов» стал давний спектакль на Таганке, где из зала открывалась улица), но также трансформируется время, в котором открывается не линейная перспектива, а этическое измерение.

Радикально разные грани условно российской сцены — мускулисто расчехлившийся поп-метаромантизм Алексея Ретинского («C dur», 2020) и, с другой стороны, изумительно хрупкий и живой в исполнении скрипачки Елены Ревич и Госоркестра «Нежный ветер Элизиума» Ольги Раевой: берлинский автор, она меньше, чем берлинец Невский, востребована на родине, но ее профессиональный бэкграунд тоже московский, и мировая премьера в Москве — фестивальная удача.

Читать в источнике:

В Концертном зале Чайковского стартовал фестиваль актуальной музыки «Другое пространство». Ежевечерние концерты и марафонские серии с мировыми и российскими премьерами будут идти до субботы и составят новую уникальную панораму мировой музыки XX и XXI веков.

В оркестровом сегменте несколько участников: кроме оркестра Musica Viva (искушенные знатоки старины, его музыканты комфортно чувствуют себя и в современном репертуаре, то же свойственно и ансамблю Questa Musica) это еще оркестр Павла Когана, не замеченный в пристрастии к новациям. Но выбор оркестра в первый вечер выглядит точно и безупречно. И дело не только в том, что «будущее принадлежит молодым», но еще в том, какие исполнительские мускулы нарастил Российский национальный молодежный оркестр всего за несколько лет. Если в первые годы он фокусировался на мини-шлягерах родом из романтической хрестоматии, то сейчас редкая в нашей местности ясность и свобода — как инструментальная, так и эмоциональная и интеллектуальная — слышна в его обращении со сложными партитурами XX и XXI веков. Музыка Йорга Видмана (его блистательной метабетховенской миниатюрой Con brio с огоньком открылся фестиваль), Йоханнеса Марии Штауда, Джона Адамса и Бернда Алоиса Циммермана выразительно оживала в оркестре с Валентином Урюпиным за пультом и превращалась в акустическую театральную сцену, а не витрину. 

Читать в источнике:

С 17 по 21 ноября в залах Московской филармонии состоятся концерты VII Международного фестиваля «Другое пространство».

20 ноября Владимир Юровский примет участие в фестивальном марафоне из трех концертов, который продлится около пяти часов. Интенсивный сеанс погружения в новую музыку проведет известный музыкальный критик, главный редактор журнала «Музыкальная академия» и участник группы OQJAV Ярослав Тимофеев. Широкую панораму имен — от классиков ХХ века Анри Дютийе и Джачинто Шельси до наших современников Сергея Невского и Александра Маноцкова — представят Московский государственный академический симфонический оркестр, ансамбль Questa Musica, Московский камерный оркестр Musica Viva, дирижеры Александр Рудин и Филипп Чижевский и солисты разных поколений. 

Читать в источнике:

6 ноября в 19:30 в ресторане Sartoria Lamberti пройдет музыкальный вечер.

Солисты Московского государственного академического симфонического оркестра под управлением Павла Когана исполнят программу, в которую вошли произведения как классических композиторов, среди которых Вольфганг Амадей Моцарт и Иоганн Себастьян Бах, так и современных музыкантов — Джона Леннона и Пола Маккартни идругих. Для гостей выступят Алексей Мазур (флейта), Роман Филипов (скрипка), Павел Романенко (альт), Михаил Калашников (виолончель) и специальный гость ансамбля —Аркадий Резник (гитара). Гастрономической кульминацией вечера станет специальный десерт бренд шеф-кондитера Sartoria Lamberti Наиры Соседовой — пирожное L’Opera. Легендарный рецепт, появившийся более ста лет назад и названный в честь Парижской оперы, прозвучит в авторской трактовке: миндальные бисквиты “джоконда” в сочетании с фисташковым кремом и малиновым конфи. Гости не только узнают историю и вкус самого музыкального из десертов, но и смогут оценить его внешний вид — пирожное предстанет в виде рояля! Попробовать L’Opera в ресторане Sartoria Lamberti можно доконца осени.

Вход свободный.

Читать в источнике: